Сопротивление в ГУЛАГе. Бунт, восстание, побег

В истории Гулага с 1922 по 1960 гг. формы сопротивления менялись в зависимости от лагеря, режима содержания в нём и категории заключённых. Опубликованные источники сейчас позволяют дать обзор сопротивления в исправительно-трудовых и особых лагерях. Точки зрения лагерной администрации и воспоминания бывших заключённых различаются. Об этом можно судить также по рассказу Варлама Шаламова «Последний бой майора Пугачёва» и рапортам начальника 3-го лагерного отделения Дубравлага [все выделения курсивом в статье сделаны её автором. – Прим. пер.]

Донесения комендантов исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ) в Главное управление лагерей (Гулаг) НКВД-МВД сообщают о массе различных нарушений заключёнными режима содержания. Наряду с констатацией повседневных нарушений, – таких «традиционных» и безыдейных форм сопротивления отдельных личностей или групп, как отказ от работы из-за того, что администрация лагеря не предоставила одежду, обувь или рабочий инструмент, членовредительство и приписки (туфта), — фиксируются и другие поступки, которые лагерная администрация рассматривала как «чрезвычайные происшествия». К таковым относились восстания, дебоши, беспорядки, хулиганство, лагерный бандитизм, групповое неповиновение, неподчинение, голодовка, отказ от приёма пищи, самоистощение, забастовка, прекращение работы (волынка), саботаж и диверсии в форме «вредительской деятельности», волнения, бунт, мятеж и восстание. В третьей и пятой частях книги «Архипелаг ГУЛАГ» Александр Солженицын сопоставляет и комментирует воспоминания заключённых об этой стороне лагерной жизни:

«Не тому приходится удивляться, что мятежей и восстаний не было в лагерях, а тому, что они всё-таки были»[1].

Другие источники для него, как и для историков оставались закрытыми, так что исследования начались лишь в 1990-е годы, после открытия российских архивов[2] .

Правозащитная организация «Мемориал» организовала ряд конференций. Первая международная конференция «Сопротивление в Гулаге» состоялась в мае 1992 г. в Москве.[3] В 2004 г. была опубликована первая объёмная подборка документов о сопротивлении заключённых, которая вошла в шестой том издания «История сталинского Гулага»[4] . Она даёт обзор разнообразных форм сопротивления заключенных в исправительно-трудовых лагерях, которые находились в ведении Главного управления лагерей Народного комиссариата внутренних дел или Министерства внутренних дел НКВД-МВД, и существовали с 1929 по 1960 гг., а также в особых лагерях, которые существовали с 1948 по 1954 гг.

Ситуации, упоминавшиеся в служебных записках, описывались, как правило, по агентурным донесениям, полученным и отредактированным сотрудниками третьего отдела. Под обозначением «третий отдел» скрывался оперативно-чекистский отдел, то есть лагерный НКВД. В отличие от Солженицына и «Мемориала», которые свидетельствуют о сопротивлении заключённых, исходя из их точек зрения, документы издания отражают исключительно взгляд лагерной администрации на поступки заключённых.

Можно надеяться, что оба вида материалов – как накопленные «Мемориалом» воспоминания заключённых, так и открытые административные документы в архивах Российской Федерации и государств-преемников – будут собраны и исследованы. Ещё живы и способны давать пояснения очевидцы событий 1940-х-1950-х годов. К первым попыткам такого рода относится проведённое автором совместно с Хорстом Хеннигом исследование о забастовке в десятом лаготделении особого лагеря Речлаг под Воркутой и его кровавом подавлении войсками Министерства внутренних дел в августе 1953 г.[5]

Данная статья, документальной основой которой стали материалы 4 и 6 томов «Истории сталинского Гулага», даёт обзор тех актов протеста, которые, наконец, привели к волнениям заключённых в Горлаге 24 мая — 7 июля 1953 г.[6] , в Норильске 11-25 июля 1953 г.[7] , в Речлаге 20 июля – 1 августа 1953 г.[8] , а также к восстанию заключённых Степлага 16 мая – 25 июня 1954 г.[9] Эти акты протеста привели в конце 1950-х годов, после смерти Сталина в марте 1953, восстания рабочих 17 июня 1953 г. в ГДР и ареста министра внутренних дел Берии, к распаду системы Гулага. Восстания в лагерях, возмущения в Польше, Венгрии и Чехословакии – звенья одной цепи событий, протянувшейся к 1989-1990 годам.

Акты протеста в Гулаге до начала Большого террора

В 1920-х годах эсеры, социал-демократы и анархисты, ставшие узниками первого советского концентрационного лагеря Соловки, боролись, «помня о своих правах заключённых», за признание их политическими заключёнными[10] . Право на такой статус правительство признало лишь за осуждёнными членами тех небольшевистских партий, которые до 1917 г. боролись с царизмом вместе с большевиками, а после октября 1917 г. составили оппозицию правящей партии. 10 июля 1925 г. правительство упразднило это правило и заклеймило своих критиков как «контрреволюционеров» и «лакеев буржуазии». Но и в течение того краткого периода, когда правило действовало, большевики сделали всё, чтобы унизить, дискредитировать своих политических противников и представить их преступниками.

На это политзаключённые концлагеря Соловки ответили протестом. Лагерь, название которого многократно менялось, находился в бывшем монастыре на группе островов в Белом море. Приблизительно 500 эсеров, меньшевиков и анархистов были распределены по трём монастырским кельям. 200 из них были водворены в помещение, построенное для 70 монахов-отшельников, и таким образом их изолировали от других 2500 заключённых, в том числе священников, офицеров Белой армии и интеллектуалов[11] .

Здание, занятое социалистами, было, собственно говоря, лагерем в лагере. На заявление коменданта в декабре 1923 г. о том, что отныне возможность заключённых свободно передвигаться по их участку лагеря ограничивается, и что администрация оставляет за собой право выключать на ночь в здании электрический ток, политзаключённые ответили протестом. Они отказались подчиниться приказу, потому что не желали быть уравненными с уголовниками, и восприняли арест в условиях тюрьмы как незаконный.

Администрация предприняла жестокие меры в отношении узников, отказавшихся подчиниться изменившемуся режиму содержания. Охрана получила приказ стрелять в заключённых, принявших пассивное или активное участие в сопротивлении[12] . После того, как за границей были опубликованы сообщения о расстрелах на Соловках, правительство для проформы создало следственную комиссию. Некоторые заключённые в этот момент уже держали голодовку. Они потребовали отменить распоряжение об изменении режима содержания и заявили, что отказываются от всякой принудительной работы. Чтобы покончить с очагом волнений, политических перевели в другие места заключения, а Соловки были преобразованы в лагерь принудительных работ. С началом Большого террора произошла следующая реорганизация, Соловки стали специальной тюрьмой.

В 1930-е годы в СССР возникла разветвлённая система лагерей, которая, обладая скоплением рабочей силы, представляла собой одну из главных опор экономики пятилетнего планирования. Подобно раковой опухоли, она распространилась по всей стране. Большинством заключённых этих лагерей были рабочие и крестьяне, которые прибегали к иным формам протеста, нежели представители интеллигенции – об этом мы знаем благодаря воспоминаниям Ивана Солоневича, которому в 1934 г. удалось бежать из лагеря в Финляндию[13] . Поэтому подобные акции со стороны заключённых за их признание «политическими» - они повторились в нескольких выступлениях троцкистов – были в 1930-е годы уже скорее исключением.

Документы 1930-х годов, которые содержат указания на акты протеста всех групп заключённых, а не только членов небольшевистских партий, едва ли могут быть получены в Центральном архиве Федеральной службы безопасности (ЦА ФСБ) и Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ)[14] . Это объясняет, почему в шестом томе документального издания «История сталинского Гулага» преобладают документы 1940-х и 1950-х годов. Эти пробелы могут быть частично восполнены при обращении к другим видам источников. В исправительно-трудовых лагерях и на «великих стройках коммунизма» выходили лагерные газеты, которые до начала Большого террора служили «перевоспитанию заключённых»[15] .

В этих газетах для заключённых также критиковались — как правило, представителями нижнего и среднего звеньев лагерной администрации — плохие условия труда и быта заключённых. которые препятствовали выполнению плана. Это было типичным явлением для эпохи основания лагерей в начале 1930-х годов. До начала Большого террора протесты заключённых никак не отмечались восстаниями против режима содержания, но часто заканчивались требованием соблюдения режима сотрудниками лагерной администрации, надзирателями и солдатами-охранниками.

Требования такого рода издатели шестого тома «Истории сталинского Гулага» также считают актами протеста[16] . Даже при том, что намерение лагерной администрации направить протесты в иное русло было очевидным, «спонтанные выступления» лагерных корреспондентов не проходили мимо цели. То обстоятельство, что начальство должно было реагировать на высказанные в среде заключённых критические замечания, использовалось прежде всего для управления заключёнными. Инсценировка социалистической законности была важной составной частью перевоспитания трудом.

Развернутая в лагерях кампания по борьбе с неграмотностью тоже подчёркивала стремление администрации вернуть обществу «нового, перекованного человека». «Перековка» — таким было название газеты, которая издавалась в 1930-е годы в Дмитлаге. В 1934 г. коменданта Карлага Отто Линина охватила идея документально засвидетельствовать «достижения в перековке заключённых» и успехи в деле освоении степи. Музей, открытый в марте 1935 г. в Долинке, где располагалось управление лагерями, просуществовал недолго[17] . С середины 1930-х годов лагерная администрация начала смещать центр тяжести в «культурно-воспитательной работе». Поскольку заключённые после освобождения не могли свободно выбирать место жительства, многие продолжали работать в лагерях как вольнонаёмные.

Во время войны освобождения заключенных из лагерей вообще не имели для администрации никакого значения. Всё было подчинено тому, чтобы каждый лагерь выполнял поставленные перед ним хозяйственные задачи. Теперь самым главным стало предотвращение побегов.

Голодовке политзаключённые отдавали предпочтение перед другими формами протеста. Солженицын и Вадим Роговин сообщают об одной из последних акций такого рода, которая была предпринята в августе 1936 г. на Колыме. Там 250 обитателей лагеря потребовали признать их политзаключёнными. Попытка вынудить режим придать им статус политических была настолько же принципиальной, насколько и отчаянной. В 1937 г. эти заключённые предстали перед судом, 85 из них были расстреляны. В Воркутлагев конце 1936 г. было покончено с голодовкой примерно пятисот троцкистов, начатой в октябре[18] . Солженицын в этой связи замечает:

«Наивную веру в силу голодовок мы вынесли из опыта прошлого и из литературы прошлого. А голодовка… предполагает, что у тюремщика не вся ещё совесть потеряна. Или что тюремщик боится общественного мнения»[19].

«В Гулаге, где голод был повседневностью и где с его помощью заключённых принуждали к выполнению нормы, голодовка стала исключением. Со временем она вообще стала для узников чуждой и непонятной[20]».

Побеги заключённых – политических и уголовных, одиночек и группами, без применения оружия или с его применением, из жилых зон лагеря или с рабочих мест – были самой распространённой формой сопротивления. Когда невозможно утвердиться в этом жутком лагерном мире, когда отказ от работы равняется самоубийству, а голодовка бесполезна, узнику остаётся только бежать – замечает Солженицын. Количество побегов – это отражено и в приводящихся здесь статистических данных – увеличивается. Как правило, бегут пешком, верхом на лошадях или с использованием подвернувшихся автомобилей, или по железным дорогам. Заключённых, пойманных при попытке к бегству, Лаврентий Берия приказал 28 апреля 1941 г. приговаривать к смертной казни как саботажников и дезорганизаторов лагерной жизни[21] . С начала войны до 1 ноября 1941 г. были схвачены 11 000 заключённых и расстреляны 2 408[22] . Гулаговская статистика содержит следующие данные о побегах с 1930 по 1960 гг.[23] :